Темиркановский абонемент. Петр Ильич Чайковский. Глава I

Известно ли нам о личной жизни, «загадках» и «тайнах смерти» композитора? Да, известно. Как и обо всём том, что, к сожалению, так любят смаковать в современных публикациях и авторы, и невзыскательная часть аудитории.

Сразу хотим кого-то разочаровать, а кого-то порадовать — у нас вы этого не найдёте.

Кроме того, мы не будем придерживаться в этой экскурсии строгой хронологии, биографического сюжета. Зато мы расскажем вам о том, откуда пошёл род Чайковских, о родителях Петра Ильича, о нескольких его произведениях, о некоторых важных в его жизни людях — и только.

Поклонники творчества Петра Ильича Чайковского — и взрослые, и не очень — могут смело заходить в наш музей и принимать участие в экскурсии.

Утром Модест Ильич Чайковский отправил телеграмму с вестями о смерти брата великому князю Константину Константиновичу, кузену императора Александра III. Немедленно приходит ответ.

«Сердце больно сжимается, утрата Петра Ильича нами горестно оплакивается. Мы давно привыкли искренне его любить. Да упокоит Господь душу его и да пошлет Вам утешение», — пишет Константин Константинович.

Великий князь записывает в дневнике:

«В эту минуту принесли телеграмму от Модеста Чайковского… Сердце больно сжимается. Я любил его и почитал как музыканта. Мы были в хороших, сердечных отношениях, мне будет недоставать его. Я долго не мог в себя прийти, получив горестную весть о кончине Чайковского. Еще одним человеком, дорогим для русского искусства, меньше. Мы с ним переписывались, у меня хранится немало его писем».

И на следующий день Константин Константинович снова пишет об этом горе: 

«Вчера утром я был сам не свой. Всё оплакивал безвременную кончину Чайковского, все поражены ею. Порывался написать стихи на смерть Чайковского, но ничего не удавалось. Смерть Чайковского очень огорчила и Царя, и Царицу».

Наследник престола, Николай Александрович, тоже отразил этот день на своих страницах: «Большое горе случилось вчера — скончался чудный наш композитор Чайковский».

Государь Александр Александрович уже утром 25 октября выразил родственникам покойного свои соболезнования и взял на себя все расходы по его погребению. Прощание с Чайковским по императорскому повелению назначили в Казанском соборе, а похороны — на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры. 

Петербург только кажется большим. Новости здесь распространяются мгновенно.

«Никогда не забуду тот день, когда по нашей Московской консерватории разнеслось известие: "Чайковский умер"… Этот вопль произвёл такое впечатление, как если бы он сообщил: "Консерватория рухнула" или "Война объявлена"… Было такое чувство, что каждый потерял что-то самое дорогое, его личное», — описывал роковой день виолончелист Михаил Букиник. 

Российская печать словно забыла о прочих новостях:

«Газеты обеих столиц слились в одну дружную семью… В каждой газете полномера отведено Чайковскому, и ни одной фальшивой ноты во всем газетном реквиеме. Давно не приходилось свидетельствовать такое трогательное согласие. И, уверяю вас, нужно слишком многое иметь, чтобы вызвать подобное согласие. Нужно быть Чайковским!»

«Ни в ком не было сознания ужасной близости роковой развязки. Все надеялись! Нет, не хочется верить, что он умер!»

Все события печальных дней внезапной болезни и ночи кончины композитора, все написанное самыми разными людьми за это время — внезапное и трагическое послесловие к Шестой симфонии. 

«Музыка — как письмо. Композитор его написал, но абсолютно всё, что он хотел сказать, он написать не мог. Даже Малер не мог, хотя он практически в каждом такте пишет о том, как он хочет, чтобы это дирижировалось. 

[Темирканов начинает петь тему из второй части Четвертой симфонии Чайковского. Пение ритмично, безэмоционально. — Здесь и далее прим. ред.] Чайковский бы так никогда не сыграл. 

Я представляю себе, как он сидит вечером дома, с зажженными свечами, укрытый пледом, садится за фортепиано и играет эти ноты. [Темирканов снова поет эту тему, теперь ощутимо медленнее, с большей ритмической свободой. Его глаза внезапно становятся грустными, в них почти стоят слезы.] Вот так, я думаю, Чайковский себя чувствовал в этот момент. Видеть то, что скрывается за нотным текстом, и есть задача дирижера.

Нужно чувствовать музыку. Я иногда спрашиваю музыкантов в оркестре: "Почему вы всегда играете с одним и тем же выражением лица? Почему? Неужели вы не чувствуете смену настроений в каждой части?"»

— Юрий Темирканов, из интервью 2016 года

Выше была последняя симфония Чайковского в исполнении симфонического оркестра Государственного академического театра оперы и балета им. Кирова. Запись 1983 года. Дирижер — Юрий Темирканов.

Впервые прозвучала симфония в оркестровом исполнении в Москве. Константину Соломоновичу Сараджеву, выдающемуся дирижёру и скрипачу, пришлось, чтобы услышать еще нигде не исполнявшуюся музыку, устроить некую проделку.

«В 1893 году П. И. Чайковский перед своим последним отъездом в Петербург был в [Московской. — Здесь и далее прим. ред.] консерватории (я был учеником, мне было пятнадцать лет), и в оркестровом классе, усиленном преподавателями и профессорами (Гржимали, фон Глен, Соколовский и профессора духовых инструментов), по рукописи была проиграна Шестая симфония.

Инспектриса Александра Ивановна Губерт позаботилась о том, чтобы никто, кроме участвующих в оркестре, не оставался в здании. Я, будучи и любопытным, и шалуном, ухитрился спрятаться так, что ни сторожа, ни надзиратели меня не нашли. В четыре часа началась игра в зале, и мне удалось подкрасться к двери и в течение двух часов слушать. <…>

Ничего, конечно, я не понял, но все же помню, что я почувствовал: что-то не совсем обычное происходит. Потом я видел выходивших из зала: Чайковского, Сафонова и Гржимали вместе, а за ними в некотором отдалении остальные преподаватели. Чайковский нес огромных размеров партитуру. Лицо его было особенно сильно покрасневшим, сильно возбужденным.

Сафонов с Гржимали шли немного сзади него, и все молчали. Трудно объяснить, что эти люди переживали, но ясно было мне, что произошло нечто исключительное, незаурядное!»

Присутствовавший на премьере племянник композитора, Юрий Львович Давыдов, был поражен реакцией публики:

«Когда замолк звук контрабасов и Петр Ильич медленно опустил руки, в зале царила мертвая тишина. В таком состоянии публика оставалась довольно долго. Петр Ильич продолжал стоять с опущенной головой, и зал оставался как бы в оцепенении.

Только после того, как Петр Ильич, очнувшись, стал кланяться и благодарить оркестр, зал начал нерешительно аплодировать, и эти аплодисменты, постепенно нарастая, перешли в овацию. <…> Аудитория, по-моему, была так захвачена услышанным, что именно оцепенела. Не могу найти более подходящего выражения, а последующая буря аплодисментов относилась не только к личности Петра Ильича, но и к его новому детищу, к симфонии».

Шестая симфония — последнее произведение Чайковского… Она стала музыкальной поэмой о скоротечности человеческой жизни и непредсказуемости человеческой судьбы. Перед началом работы над композицией на первой странице автор отметил: «Господи, благослови». На последней странице начертано: «Господи, благодарю тебя! В этот день я завершил черновой эскиз». В симфонии использован напев из панихиды «Со святыми упокой». 

Петр Ильич писал другому своему племяннику, Владимиру Львовичу Давыдову, 1 февраля 1893 года:

«У меня явилась мысль другой симфонии, на этот раз программной, но с такой программой, которая останется для всех загадкой, — пусть догадываются. <…> Программа эта самая что ни на есть проникнутая субъективностью, и нередко во время странствования, мысленно сочиняя её, я очень плакал. <…>

По форме в этой симфонии будет много нового, и, между прочим, финал будет не громкое аллегро, а наоборот, самое тягучее Adagio. Ты не можешь себе представить, какое блаженство я ощущаю, убедившись, что время ещё не прошло и что работать ещё можно. Конечно, может быть, я ошибаюсь, но кажется, что нет».

Название — «Патетическая» — подсказал композитору брат, Модест Ильич.

«Все воспринимали Темирканова, его руку, его творческую манеру, его харизму — а это в переводе с греческого "ореол избранности". От человека зависит, как он посмотрит, как он обратится к коллективу, и как он попросит о том, что коллектив в ответ на эту просьбу сделает с колоссальной отдачей и колоссальной внутренней убежденностью в том, что должно быть только так! Именно так — и никак иначе.

Темирканова неизменно воспринимали как реликт, реликт давно ушедшей эпохи великих дирижёров-романтиков, и именно так, именно в этом стиле и в этом духе звучат шедевры оркестровой музыки под его управлением».

— Артем Варгафтик, музыкальный критик

«Патетическая» симфония нашла отражение в самых разных культурах и видах искусства: подобно тому, как растаскивали на цитаты всю великую литературу — от Гомера и Шекспира, ее тоже использовали с разной степенью успеха.

Ярким примером могут послужить фильмы, в которых использовали короткие цитаты и продолжительные фрагменты. Темы и жанры у фильмов самые разные — а музыка оказалась общей. 

— «Государство против Фрица Бауэра» (2015 г.), Германия

— «Полная рамка» (2015 г.), Канада

— «Бункер» (2011 г.), Испания, Колумбия

— «Менталист» (2011 г.), США

— «Инспектор Беллами» (2009 г.), Франция

— «Дафна» (2007 г.), Великобритания

— «Авиатор» (2004 г.), США, Германия

— «Особое мнение» (2002 г.), США

Список далеко не полный, но по нему видно, насколько музыка Чайковского распространена по всему миру. 

Пожалуй, самым неожиданным можно назвать появление её встихотворном наследии скандального американского писателя и поэта Чарльза Буковски, всю жизнь отличавшегося неблагонравным поведением. Приведем отрывок из его стихотворения.

«Смерть курит мои сигары», Чарльз Буковски

знаете: а я ведь снова нарезался
тут
слушая Чайковского
по радио.
Боже мой, я слышал его 47 лет
назад
когда был голодавшим писателем
и вот он
снова
а я добился умеренного успеха как
писатель
и смерть расхаживает
взад-вперёд
по этой комнате
куря мои сигары
прикладываясь к моему
вину
а Чайк пилит, себя не помня
свою Патетическую
ну и дорожка мне выпала...

Перевод М. Немцова

А русский музыкальный критик Владимир Васильевич Стасов писал о Шестой симфонии так:

«Эта симфония есть высшее, несравненнейшее создание Чайковского. Душевные страдания, замирающее отчаяние, безотрадное, грызущее чувство потери всего, чем жил до последней минуты человек, выражены здесь с силою и пронзительностью потрясающею. Кажется, еще никогда в музыке не было нарисовано что-нибудь подобное и никогда еще не были выражены с такой несравненною талантливостью и красотою такие глубокие сцены душевной жизни».

Совершенно различные стили — и общие эмоции.

Петр Федорович Чайка, получивший медицинское образование в Киево-Могилянской академии, лишь несколько изменил на дворянский манер казачье прозвище своего отца — «Чайка», которое пришло еще из Запорожской Сечи.

Таким образом он и сохранил память о предках, и приобрел фамилию — без фамилии его бы не взяли на государственную службу. В чине помощника лекаря он был направлен в действующую армию и стал участником русско-турецкой войны 1768—1774 годов. 

Когда весной 1782 года в городок Слободской Вятского наместничества приехал из Кунгура доктор, это было большое событие. На рубеже XVIII и XIX веков во всей Российской империи насчитывалось только полторы тысячи врачей! Каждый доктор был специалистом ценнейшим. Этого доктора прислали указом императрицы Екатерины Великой. 

«Он состояния хорошего и в пользовании больных находится весьма прилежен, от службы не отбывал, лености ради больным не рапортовался и вёл себя порядочно, а сверх того в походах против неприятеля положенную на него должность справлял знающим и примернейшим образом, за что пожеланиям его всякого требования достоин…» — так о Петре Федоровиче писали его сослуживцы.

На месте коллеги тоже аттестовали его чрезвычайно высоко:

«Он состояния весьма доброго, в науке медико-хирургической довольно искусен и знающ и в пользовании больных прилежен и рачителен. Лекарь Чайковский должен быть награжден за службу и сносимые, будучи в минувшую турецкую войну в походах, труды, особливо в пользовании зараженных чумой военнослужителей… Просим наградить его штаб-лекарским чином и принять в тамошнем городе на вакансию доктора».

За заслуги Петр Федорович Чайковский получил звание штаб-лекаря. Претендовать на такой чин мог только врач с полным высшим медицинским образованием, а таких было очень мало, да еще и после продолжительной и беспорочной службы. В табели о рангах указано, что штаб-лекарю подчиняется медицинская служба дивизии, служить он обязан был в госпитале и заниматься лечением больных, а не бумажной работой.

На гражданской службе этот чин давал право занимать немалые административные должности. А еще Екатерина Великая своим указом присвоила ему наследное дворянство за храбрость и немалые военные и гражданские заслуги. Так что дед Петра Ильича был очень уважаемым человеком. 

Первым Темиркановым с полным высшим образованием стал отец дирижера, Хату Сагидович. В 1934 году он поехал на учебу во Всесоюзный коммунистический университет имени Свердлова — обычную партшколу, не дававшую особенно глубоких знаний.

Однако у Хату Сагидовича была поразительная тяга к самообразованию. Он очень много читал, изучал иностранные языки, остро чувствовал, насколько необходимо открыть Кабардино-Балкарии доступ к мировым достижениям культуры.

Он переводил Шекспира на кабардинский язык для Кабардинского драматического театра, сам писал пьесы, стал первым ректором первого кабардинского высшего учебного заведения — Педагогического института (ныне это Кабардино-Балкарский государственный университет им. Х. М. Бербекова).

У Петра Федоровича и его жены Анастасии Степановны было двадцать детей! Двадцатый, самый младший сын Илья родился 20 июля 1795 года. 11 детей из 20 умерли совсем маленькими — медицина была тогда только в самом начале своего современного пути.

Илья Петрович писал: «Нас всех у отца было 9 человек. Из сыновей я был последний. Все старшие братья мои пристроены были в военную службу, а меня, бедного мальчишку, по окончании курса в Вятском народном училище в 1808 году матушка отвезла в Ижевский завод…»

Командиром завода был один из основателей горного дела в России, один из отцов русской промышленности Андрей Федорович Дерябин. Он заметил прилежного мальчишку. В 1811 году Илья Петрович поступил в Горный кадетский корпус в Санкт-Петербурге. Там уделяли немало сил и времени культурному развитию кадетов. В уставе корпуса было прописано:

«Музыка особенно полезна в том отношении, что по выпуске воспитанников из корпуса может приятным образом занимать их в свободное от должности время, особенно в отдаленных местах Сибири, куда они службою предназначаются, и, может быть, отвлечет их от вредных занятий, кои в праздности для молодых людей последствиями своими бывают гибельны».

Был в корпусе самый настоящий театр. На сцене кадеты разыгрывали комедии, водевили, оперы вроде «Мельник — колдун, обманщик и сват» и т. п. Выплясывали разные характерные танцы. Театр пользовался доброй репутацией и посещался довольно публикой с большим удовольствием.

Танцы преподавал балетмейстер Деросси.

«По субботам занятия представляли совершенное подобие бала в лучшем кругу общества, только без участия прекрасного пола и без всякого угощения. Для публичного или выпускного экзамена учили некоторых кадет разнохарактерным национальным танцам. У нас была русская пляска, венгерская, цыганская, казачек, мато с флагами, саботьер и другие», — вспоминал кадет Ардалион Иванов.

Илья Петрович Чайковский научился неплохо играть на флейте, стал страстным театралом и очень много читал помимо учебной программы по горному делу.

Мама Юрия Хатуевича, Блина Питуевна, была самой простой горской женщиной и, вероятно, даже не совсем понимала, чем занимаются ее дети:

«Я не знаю, почему они стали музыкантами. Наверное, потому что отец их был начальником по искусству, да и я сама в молодости играла на гармошке. Наверное, поэтому и пошли в музыкальную школу… Юра — дирижер, Борис — дирижер.»

Но в нищее и голодное послевоенное время она вырастила и уберегла всех четырех детей, и все они стали известными в Кабардино-Балкарии интеллигентными и образованными людьми: старший сын — художником, младшие сыновья — дирижерами, дочь — хормейстером.

В 1827 году Илья Петрович счастливо женился на Марии Карловне Кайзер. О ней мало что известно, счастье продолжалось всего три года с небольшим. Жена родила Илье Петровичу дочку Зину, а в 1831 году умерла. Он всё время в разъездах, привык к спартанской жизни, а тут на руках ребенок, да еще и девочка! 

Илья Петрович женился во второй раз на Александре Андреевне Ассиер, милой и очень молодой девушке. Не думайте, его очень смущала разница в возрасте, он не навязывал ей себя в женихи.

Дедом Александры Андреевны по материнской линии был известный французский скульптор Мишель-Виктор Асье. Сам Петр Ильич говорил: «По матери я немного француз». Александра Андреевна Ассиер осталась без матери в трехлетнем возрасте. Отец отдал ее в Училище женских сирот. Он был человек завиднейшего положения: несколько орденов, прекрасный послужной список, благоволение самого государя императора и три дома в Петербурге общей стоимостью в 700 тысяч рублей.

Но ей рассчитывать было не на что. 

Илья Петрович чувствовал огромную ответственность и за маленькую дочку, и за невесту, которой на восемнадцать лет меньше, чем ему самому. Вот как он писал ей:

«Вас, может быть, уверили, что я добр — не верьте, я с капризами и горяч как огонь. Вам сказали, что я богат, Вас чисто обманули, я ничего не имею, да и не хочу женитьбы на богатстве. В этом случае философия моя никак не согласна с мнением света: я хочу быть счастливым без богатства и счастливым так, как я был, — именно: в семействе, я хочу небогатством осчастливленным быть, но осчастливить по мере сил и способов ту, с которой судьба соединить меня определила».

Сашенька Ассиер была очень умной девушкой — она в письмах жениха увидела еще одно, очень для нее важное послание: «Полюбите только Зиночку, и ни в чем не будете знать отказа!»

В этот момент родилось в ее душе доверие к этому уже почти пожилому человеку, которое вскоре переросло в любовь. В 1835 году состоялась свадьба — и принесла супругам двадцать один год счастья.

«Самое печальное событие моей жизни — потеря мамы. К моему удовольствию, она прожила 90 лет. Мои дедушка и бабушка, к сожалению, ушли из жизни в худшее время, когда было всё не так, как должно быть у людей, голодные и холодные. В то время мы были еще школьниками, так что отблагодарить их не успели. Но в памяти они остались как самые близкие люди».

— Юрий Темирканов

«Щелкунчик» — это не только опус 71 в полном собрании сочинений. Прежде всего это двухактный балет на либретто Мариуса Петипа по мотивам сказки Гофмана «Щелкунчик и Мышиный король». Также это еще и одноименная сюита (опус 71а). 

Когда в качестве рецензии на новый спектакль или музыкальную премьеру некий журналист предлагает вам поток снисходительного брюзжания или откровенной агрессии — чаще всего ни в театре, ни в музыке он ничего не смыслит. Увы, именно таких рецензентов читают больше всего. Они пишут проще. 

Что «Петербургская газета» 1892 года могла назвать «скучнейшим и нелепым представлением»?

«Для такого рода произведений, разумеется, не нужно никакого вдохновения, потому что в них нет никакого творчества. Это действительно ремесленная работа, которая на художественное значение не может претендовать!» — о чем бы это бурчал на страницах «Биржевых ведомостей» некто Домино, предусмотрительно скрывший от отчитателей и потомков свою фамилию? 

«Биржевая газета» отличилась своими критическими высказываниями: 

«Вообще, поставлен преимущественно для детей — для танцовщиц в нем было весьма мало, для искусства — ровно ничего. Даже музыка оказалась довольно слабою».

А вот «Петербургская газета»:

«Трудно представить себе что-нибудь скучнее и бессмысленнее…» И далее:«Обычные посетители балета ждут не дождутся того момента, когда, наконец, снимут с афиши это убогое произведение г-на Чайковского, но, кажется, дождутся они этого еще не скоро».

Вы не поверите, но это всё о «Щелкунчике» Петра Ильича Чайковского!

Что же произошло, что за туман застлал глаза рецензентам? 

Вполне может быть, что это обычная зависть. Кстати, совершенно не соглашалась с мнением пишущей братии петербургская публика. Наверное, еще одной причиной могло стать то обстоятельство, что балетов для взрослых и детей как отдельного жанра еще не существовало. Балетоманы ожидали в основном лицезреть прекрасных артисток балета, а получили совсем другое.

«Я имею смелость сказать, что девяносто процентов критиков малограмотны и необразованны настолько, что не понимают великих замыслов великих музыкантов. <...> Нужно в силу возможностей, которые природа дала, дотягиваться до этих гениев. И чем ты ближе подойдешь к их замыслу, тем ты лучший интерпретатор. А если ты хочешь поправить Пушкина и поучить Чайковского, то ты — невежда».

— Юрий Темирканов

Начнем с того: откуда вообще появился этот неуклюжий и страшненький зубастый персонаж Щелкунчик?

В начале XVIII века в саксонском городе Зайфен (Seiffen) и его окрестностях множество людей осталось без работы: постепенно истощились запасы олова, которое намывали одни, а переплавляли другие мастера, а третьи делали популярную со времен древнего Рима оловянную посуду. Пришлось спешно искать какой-то иной вид деятельности.

Сначала это были просто деревянные фигурки, всем, кстати, знакомые: сборная пирамидка-ёлочка из цветных деревянных кружков, солдатики, «курильщики», которым вставляли во рты «сигары» из просетренной бумаги или кусочки благовоний в «трубки».

Такими фигурками в этих местах с незапамятных времен украшали дома, чтобы отогнать беду и призвать благополучие — об этом писал еще Якоб Гримм, один из знаменитых братьев-сказочников. Потом появились сувениры едко-сатирические: изображали жандармов, разбойников и даже местных баронов.

Но немец не был бы немцем, если бы не заставил игрушку «работать»: разбойники с баронами получили к лаковым кафтанам и мундирам в нагрузку крепкие зубы и рычаг на спину — так и появился первый щелкунчик.

В 1699 году умелец Иоганн Химан нагрузил целую телегу подобными изделиями и повез ее в Лейпциг. С той поры щелкунчики стали предметом обихода и в Германии, и во всем мире и получили имя Nußknacker.

Появился такой щелкунчик и в доме у Эрнста Теодора Амадея Гофмана. Однажды он сочинил для дочери своего друга Юлиуса Гитцига сказку про детей советника медицины Штальбаума — Фрица и Мари, которым в подарок на Рождество достался среди прочего и деревянный щелкунчик.

А ночью Щелкунчик победил в бою задумавшего захватить дом семиглавого Мышиного короля, а потом Мари узнает, что Щелкунчик — его заколдованный племянник. У Гофмана в сказке благородный юноша Дроссельмайер спас от заклятия злой колдуньи принцессу Пирлипат, расколов для нее орех Кракатук, — за что и был превращен в деревянного уродца. 

А следующим прикоснулся к «Щелкунчику» Гофмана… Александр Дюма-отец! Однажды автор «Трех мушкетеров» и «Графа Монте-Кристо» поехал с дочерью Мари-Александрин на рождественский праздник. Хорошо угостившись за праздничным столом, Дюма задремал, а когда проснулся, понял, что накрепко привязан к стулу!

Проделали это дети (вероятно, не без согласия взрослых) и потребовали «выкуп» — сказку! Увидев на столе «Щелкунчика», Дюма сымпровизировал на тему сказки Гофмана, получилась легкая изящная сказка, которую Дюма (не пропадать же хорошей вещи!) быстро опубликовал в «Новом журнале для детей».

Работа над «Щелкунчиком» шла не без сложностей и помех на пути. Сроки поджимали настолько, что значительную часть музыки Петр Ильич написал на борту парохода, во время поездки в Америку, где он дирижировал на открытии Карнеги-холла в Нью-Йорке.

Чайковский сам попросил Мариуса Ивановича — так звали в Петербурге окончательно обрусевшего балетмейстера Мариуса Петипа — сделать для него подробнейшую раскладку по действию либретто, детально проработанный сценарий. И вдруг перед самой постановкой Петипа тяжело заболел, постановку балета завершил его ассистент и ученик Лев Иванович Иванов.

В то же время участник премьеры 1892 года, Джордж Баланчин (Георгий Мелитонович Баланчивадзе), утверждает иное:

«На самом деле всё придумал Петипа. Петипа заболел или вдруг испугался — мало ли что могло случиться, только выпускал спектакль Иванов. Но "Щелкунчик" — это была, конечно, идея Петипа».

Как выразить музыкальными средствами кукол, солдатиков, мышей, а затем и карамельные трости, драже, пряник, марципан, шоколад, кофе и чай — и не скатиться в приторную сладость? «А вдруг окажется, что… "Щелкунчик" — гадость…» — писал Петр Ильич. И настоял на самом подробном сценарии.

Сын дирижера Мариинского театра Эдуарда Францевича Направника, Владимир Направник, вспоминал, как Чайковский сочинял «Щелкунчика»: «Иногда за обедом Чайковский говорил, что доволен работой, иногда жаловался, что работа идет туго, что он "исписался"».

Как-то Чайковский сказал, что вначале боялся писать музыку для балетов из-за строгих требований балетмейстера, точно определявшего количество тактов данного танца. Но теперь, сказал Чайковский, из-за таких жестких рамок ему даже интереснее сочинять.

Сомнение — это не признак отчаяния. Это залог высоты требований к себе. К тому же несколько событий личного характера, несчастья, связанные с потерей близких людей, заставляют его попросить дирекцию Императорских театров отложить срок премьеры на год.

«Мне кажется, Чайковский лучше всех знал, каким должен быть его ”Щелкунчик”. Учить Чайковского, трактовать его — не очень хорошо. Венера Милосская сегодня многим кажется толстоватой — почему же ей не срезают лишнее? А музыку почему-то берутся улучшать. Если вам неинтересно то, что хотел показать Чайковский, — не ставьте! Сядьте и напишите сами, если вы такие талантливые! Классику ставить по-новому можно и нужно. Но с ней надо обращаться, как с вещью антикварной, драгоценной.

— Юрий Темирканов

Какая рождественская премьера без сюрпризов и секретов? В 1886 году французский мастер Виктор Мюстель получил патент на новый музыкальный инструмент, который был впервые продемонстрирован в Париже на Всемирной выставке 1889 года.

Весной 1891 года в Париж приехал Чайковский, а 3 июня пишет под большим секретом своему нотному издателю Петру Ивановичу Юргенсону.

«Я открыл в Париже новый оркестровый инструмент, нечто среднее между маленьким фортепиано и глокеншпилем, с божественно чудным звуком. Называется он *** [терпение, друзья! — прим. ред.] и стоит тысячу двести франков. Инструмент этот я хочу употребить в симфонической поэме "Воевода" и в балете. <…>

Купить его можно только в Париже у изобретателя г-на Мюстеля. Я хочу тебя попросить выписать этот инструмент. <…> Так как инструмент этот нужен будет в Петербурге раньше, чем в Москве, то желательно, чтобы его послали из Парижа. Но при этом я желал бы, чтобы его никому не показывали, ибо боюсь, что Римский-Корсаков и Глазунов пронюхают, раньше меня воспользуются его необыкновенными эффектами. Я предвижу колоссальный эффект от этого нового инструмента». 

«Ради Бога, имей в виду, что никто, кроме меня, не должен слышать звуков этого чудного инструмента», — пишет он в следующем письме, узнав, что драгоценная посылка доставлена. Дело не в каких-то деньгах! Этот инструмент так вдохновил его, что застрявшая было на середине (на первой картине и «Вальсе снежинок») работа пошла легче и радостнее, и 24 июня балет был готов полностью. 

И да! Вам хорошо знаком этот инструмент — называется этот инструмент челеста — Celesta Mustel (от итальянского «небесный»), похожий на маленькое фортепиано клавишный металлофон. Именно звучание этого инструмента делает таким неповторимым и сказочным «Танец феи Драже».

Любопытно, что эта фея и ее танец почти в каждом языке имеют свое имя и название: Dance of a Sugar Plum Fairy — в английском, Tanz der Zuckerfee — в немецком, Dança da Fada Açucarada — в португальском, Danza del Hada de Azúcar — в испанском, Danza della Fata Confetto — в итальянском, а во французском (как и в русском) — Danse de la Fée Dragée.

В английском варианте пусть вас не смущает словосочетание «сахарная слива», речь идет о традиционных круглых или чуть вытянутых конфетках, об этом идет речь и в стихотворении «Визит Святого Николауса» Клемента Кларка Мура (1824 г.): 

Twas the night before Christmas, when all through the house
Not a creature was stirring, not even a mouse;
The stockings were hung by the chimney with care,
In hopes that St. Nicholas soon would be there;
The children were nestled all snug in their beds;
While visions of sugar-plums danced in their heads;
While visions of sugar-plums danced in their heads;

***

Рождественской ночью на дом легла тишь,
Ни звука нигде — замерла даже мышь.
Носочки нарядно у печки висят,
Святой Николай не забудет ребят!
Улыбки у спящих детей на устах:
Танцуют конфеты в бесхитростных снах.

(Перевод А. Ц.)

Может быть, «Танец феи Драже» был навеян авторам либретто этим стихотворением? Может быть, так, а может быть, и нет.