Черты незабываемого образа. Глава II

«Играл я довольно хорошо, хоть и ленился. Ленился потому, что уже избрал для себя другой путь, хотя путь этот не предрекал никаких успехов.

Я был честолюбивым мальчиком и решил стать дирижером, ибо в своем честолюбии никогда не мог допустить, чтобы кто-нибудь командовал мной. Я думал: “Почему не я?”»

― Юрий Темирканов

Почему и когда ученик Средней специальной музыкальной школы Юра Темирканов решил и решился стать дирижером? На этот вопрос есть ответы очевидные, а есть и те, что не лежат на поверхности и не всем открыты.

Тщеславие? А кто не тщеславен в подростковом возрасте или в молодости? Есть и еще причина. Как бы ни был хорош Юра Темирканов в своей специальности ― он был хорош недостаточно и сам это понимал. Перевод со скрипки на альт стал первым сигналом.

Конечно, десятилетка при консерватории дает такое образование, которое само по себе поднимает музыканта над многими коллегами. Но там, на этой высоте, где начинается соревнование талантов и труда, тоже не хочется быть вторым. А признак истинного художника ― это еще и осознание своих возможностей. Признак гения ― понимание пределов своей компетенции.

Играть за вторым пультом группы в прекрасном оркестре Малого оперного? Для честолюбивого человека это несерьезно. Первого альта у Евгения Александровича Мравинского? А получится ли… Нет, не «даст ли Мравинский первого альта», а не займешь ли чужого места?! Невыносимо.

Но если ты не «понимаешь» и не «слышишь», а сам находишься внутри музыки ― то недостаточно будет даже места солиста. Для некоторых людей есть только одно место на свете, только один пульт ― который не бывает вторым или третьим. Он единственный.

«О музыке вообще разговаривать странно даже. И трудно очень. С музыкантами у нас свой какой-то, птичий язык, мы знаем, как разговаривать о музыке.

У нас какой-то свой, необъяснимый ход мыслей, понятый ему и мне, а вот когда не с профессионалом говоришь, в большинстве случаев становишься в тупик, потому что ты над этими вопросами никогда не задумывался. Порой зададут такой вопрос, что не знаешь, как и ответить на него. Но я все время выкручиваюсь».

― Юрий Темриканов

Как говорить о дирижерском искусстве?

Несведущий человек (а всякий не-музыкант или музыкант не из оркестра ― человек несведущий, не нужно воображать про себя слишком много) часто думает, что у дирижера есть система жестов, в чем-то идентичная чуть ли не нотным знакам, обозначающая «тише», «громче», «быстрее», «медленнее». И достаточно выучить эту систему знаков, как матросу, подающему сигналы флажками, после чего можно играть на оркестре, как на большом многоголосом инструменте.

А если нужно рассказать о том или ином дирижере, или еще хуже, статью написать ― начинаются обороты вроде «глубокого погружения маэстро во внутренний мир композитора», «тонкого художественного прочтения» или «уникального почерка оригинальных современных интерпретаций», текст наполняется прилагательными, среди которых десяток «ярких», полдюжины каких-нибудь «искрометных», «героических», «романтических»… Наверное, совсем без них и впрямь обойтись невозможно.

Но, за редчайшим исключением, никто, когда пишет о Темирканове, не упоминает о том, что он окончил школу-десятилетку при консерватории, Ленинградскую консерваторию по классу альта (и учился с 1957 по 1962 год), с 1962 года учился сначала на дирижерском факультете, а затем продолжил обучение в аспирантуре по классу оперно-симфонического дирижирования ― то есть имеет среднее специальное и два высших образования!

Начав учиться своей профессии в 1953 году, он окончил учебу через пятнадцать лет. Далеко не каждому обычному студенту хватило бы терпения просидеть столько лет на лекциях и семинарах и сдавать зачеты и экзамены. А музыкальное образование и физически тяжело. Но никакая физическая тяжесть не сравнится с борьбой внутри музыкального сообщества. Обыватель со стороны принимает ее за вражду и борьбу за славу и награды между мастерами, сплетники подливают масла в огонь, нередко и близкие люди лезут куда им не следует.

В 1938 году решать судьбу участников Первого всесоюзного конкурса дирижеров собрались выдающиеся пианисты и дирижеры Николай Яковлевич Мясковский, Генрих Густавович Нейгауз, Александр Борисович Гольденвейзер, Александр Васильевич Гаук и другие выдающиеся музыканты. Председательствовал в жюри Самуил Абрамович Самосуд.

Какие имена!

Однако перед Первым всесоюзным конкурсом дирижеров раздавались голоса, которые сейчас показались бы нам просто смешными. Кто-то всерьез утверждал, что квалифицированных дирижеров в Советском Союзе нет. Что уровень музыкальной культуры в стране поддерживают в основном надолго приглашенные иностранцы и гастролеры.

Да и в прошлом, то есть до Октябрьской революции тоже так было, и конкурс может стать демонстрацией бессилия и слабости… Нам смешно сейчас. А в 1938 году такие слова роняли, как пули.

На право участия в конкурсе подали заявки 150 дирижеров, большая часть из которых уже обладали и внушительным стажем работы. Допущены к участию были 50 человек, большинство из них были руководителями симфонических оркестров. В первом туре приняли участие сорок шесть человек. Во второй вышли 16.

«Ровный состав конкурентов второго тура создал для жюри трудные задачи для отбора лучших. Из 16 человек, как известно, было отобрано пять лауреатов. Трое дирижеров ― Элиасберг, Жуков, Кондрашин ― получили почетные дипломы. Но и среди оставшихся за чертой призеров были одаренные, квалифицированные музыканты, как например Грикуров, Рабинович, Эльяшкевич, Мусин, Великанов» ― писал в статье о конкурсе доктор искусствоведения, профессор Московской консерватории Лев Моисеевич Цейтлин.

Нам стоит запомнить эти фамилии ― многие из этих людей встретятся нам в ходе нашей экскурсии.

После победы на конкурсе Мравинский примет пост дирижера Симфонического оркестра Ленинградской филармонии. Увы, в этом здании ему предстоят не только успех и обретение истинного величия ― это, безусловно, будет.

Но будут и раздоры с художественным руководителем филармонии Иваном Ивановичем Соллертинским, и дружба с Шостаковичем будет далеко не такой постоянной и бесконфликтной…

На снимке все трое еще вместе. Эти удивительные люди настолько велики ― каждый по-своему, что им очень будет трудно ужиться в одном музыкальном организме. И оркестр примет нового дирижера не сразу.

В автобиографии Евгений Александрович Мравинский напишет:

«Мне вспоминается, что начал я с введения строгой дисциплины. Вначале это не всем понравилось. А музыканты — народ с юмором, и надо было обладать выдержкой, чтоб не растеряться и настойчиво утверждать свои принципы в работе. Понадобилось время, чтоб мы полюбили друг друга».  

В субботу, 10 декабря 1938 года, день был скорее осенний, слякоть и мокрый снег, морозы ударят только через неделю. Мы не знаем точно, что делал в этот день Евгений Александрович Мравинский ― известно, что он уже получил новое назначение и что было ему очень непросто. А он совершенно точно не знал, что именно в этот день родился в далеком кабардинском селе мальчишка, который в 1968 году победит на Втором всесоюзном конкурсе дирижеров, а через пятьдесят лет займет его место за дирижерским пультом главного оркестра одного из самых музыкальных городов мира.

О своем решении стать дирижером сам Юрий Хатуевич напишет спустя много лет:

«Окончив школу как скрипач, в 1957 году, я преодолел большой конкурс и поступил в консерваторию на оркестровый факультет. Но во мне уже тогда зрело стойкое желание стать дирижером. Почему же в конечном итоге мой выбор пал на эту профессию? Ну, элементарно, она мне больше нравилась.

То, что делает дирижер, мне казалось гораздо интереснее того, что делает даже солист. Да и мой характер, наверное, к этому располагал: я был честолюбив и не мог допустить, чтобы кто-нибудь командовал мною. Мне очень хотелось управлять оркестром ― этим самым большим и сложным инструментом».

Однако это был уже не просто мальчик, у которого мечта не имела связи с реальностью ― пять лет не просто учебы, а тяжелой работы в такой школе, как десятилетка при консерватории, не позволяют проявиться чрезмерной самооценке. Нужна была не только самоуверенность, но и понимание того, какой путь приведет тебя к цели и кто его укажет.

«Такой шаг был достаточно рискованным. И, может быть, утвердили меня в этом решении встречи с такими людьми, как Илья Александрович Мусин и Николай Семенович Рабинович».

Помните? Те самые «одаренные, квалифицированные музыканты» из статьи профессора Льва Моисеевича Цейтлина, посвященной первому Всесоюзному конкурсу дирижеров, которую мы уже цитировали.

А знаете ли вы, что вы знакомы с работами дирижера Николая Семеновича Рабиновича не понаслышке? Да-да, музыку в его исполнении вы слышали много раз, и при этом еще и с прекрасным видеорядом!

В кадре ― суровое море, серые скалы, решительное, волевое лицо человека, так хорошо вам знакомого… Но если вы совсем молоды и не видели фильмов Григория Михайловича Козинцева «Гамлет» (1964) и «Король Лир» (1970) ― вот вам еще один повод их посмотреть.

А пока ― небольшой фрагмент из фильма «Гамлет» ― дирижирование Николая Семеновича Рабиновича, работа с камерой оператора Ионаса Грицюса, мастерство актера Иннокентия Михайловича Смоктуновского и режиссура Григория Козинцева ― все это не требует комментариев.

В этой компании не просто нет слабых ― в ней все великие.

«У Николая Семеновича были странные руки, но играть с ним было удобно. Мне кажется, он не был артистом; было в нем нечто от музыканта – интеллигента старых времен, и, когда он дирижировал, публика не могла не чувствовать этого. Концерты Николая Семеновича в Ленинграде, к сожалению, были немногочисленными.

Его редко допускали к филармоническим оркестрам и филармоническим аудиториям. (Так было и с другим замечательным музыкантом ― Карлом Ильичом Элиасбергом.) Я думаю, что в глубине души он очень это переживал. Он много времени отдавал преподаванию, имел множество учеников».

― Юрий Темирканов

Почему же эти руки были «странными»?

Вот как характеризовал Рабиновича-дирижера доктор искусствоведения, музыковед, профессор Лев Николаевич Раабен, руководитель сектора музыки Ленинградского государственного института театра, музыки и кинематографии им. Николая Константиновича Черкасова (ныне Российский государственный институт сценических искусств):

«У Николая Семеновича была оригинальная манера дирижирования, обусловленная его физическими данными. Большой, грузный, с тяжелыми мышцами крупных рук, он выработал своеобразную мануальную технику, сконцентрированную в движении кистей при вытянутых руках. Жест последних был рассчитан на исполнение протяженных нот, тяжелых акцентов-ударов tutti оркестра.

Кистевая же техника была легкой, подвижной, позволяя дирижеру показывать мельчайшие детали фразировки. И оркестр чутко отзывался на такую мануальность, в чем можно убедиться, поставив любой диск с записью произведений, особенно те, которые требуют филигранной нюансировки. А какой поразительной четкости добивался ею Николай Семенович!» 

Когда у вас будет время, перейдите по ссылке и послушайте, как дирижировал Николай Семенович Рабинович.

«В чем трудность воспитания дирижера? Начнем с того, что в отличие от двух разделов учебной работы инструменталиста ― занятий в классе и в домашних условиях, обучение дирижера распадается на три звена, три раздела ― занятия в классе, занятия дома и работа с музыкальным коллективом.

Сюда можно отнести также и посещение в учебных целях репетиций оркестра или хора. Но главное заключается в том, что инструменталист и в классе, и дома играет на инструменте, дирижер же только во время редких встреч с оркестром соприкасается со своим “инструментом”.

Во время занятий в классе роль оркестра выполняют пианисты, играющие переложения.

Что же касается домашних занятий, то здесь обучающийся дирижирует лишь воображаемым “оркестром”. Столь необычные условия занятий с особой настойчивостью требуют создания разработанной методики обучения дирижированию».

― Илья Мусин

«Отчего я хотел учиться у Мусина? Одним из аргументов стало то, что он всю свою жизнь посвятил учительству. Не дирижированию, а учительству. Я был на оркестровом факультете, я на скрипочке играл и на альтушке.

И я уже тогда не хотел быть инструменталистом, и я ходил во все классы дирижерские… Но главных было два класса ― Рабиновича и Мусина. И я попросился к Мусину, потому что он был очень мягкий и добрый человек. Честно говоря, это было, может быть, самое умное решение в моей жизни».

― Юрий Темирканов

Выбор учителя редко происходит продуманно и расчетливо. Наверное, решение подсказывает даже не интуиция, а какой-то инстинкт, одинаковый у всех теплокровных детенышей. А у мальчика, прожившего непростое детство, и у которого, к тому же, самые близкие люди остались очень далеко, даже когда ему уже двадцать четыре года, этот инстинкт был обострен.

Разум не молчит ― инстинкт служит для него компасом, уводя в сторону от мест, где тот окажется бессилен. Столкновение темпераментного и самолюбивого Темирканова с характером Рабиновича было бы гибельным не потому, что Рабинович унизил бы его или сломал ― Николай Семенович был интеллигентнейший человек и такого не допустил бы. Секрет в одной фразе, которую вы уже читали:

«Я понимал, что, попав в столь неловкое положение, я не смогу дирижировать».

Амбициозного студента парализовало бы не превосходство учителя (на то он и учитель). Его обездвижило бы собственное самолюбие, заложенное в его характере, в его темпераменте. Выбор оказался верным.

Вот как Юрий Хатуевич вспоминал ученичество у Мусина: «В классе была атмосфера семьи. Не только искусственно создаваемая атмосфера. Каждый его день рождения у него в доме собирались все его ученики без исключения.

В этом классе взаимоотношения были удивительно семейные. Доброжелательные. Знаете почему? Потому что Мусин был как отец. Папа. Мы были друг другу братья. И это тоже одно из качеств великого учителя.

Мусин смотрел на тебя и видел, что ты умеешь от бога. И он это в тебе развивал. Он тебя никогда не давил, не ломал тебя. Он всех учеников называл на “вы”. Он никогда не говорил: “Надо только вот так!”, он говорил: “Тебе стоит попробовать вот так!”, а другого учил по-другому.

Из дирижерских классов нередко выходят копии самих педагогов, а Мусин умел научить, увидев, какая у тебя сильная сторона, и чисто физически, и мануально. Он развивал в тебе твои данные и не говорил, что надо обязательно вот так. Конечно, он первоначально вкладывал самые основы, чтобы не изобретать велосипед, а потом уже учил дирижировать, думая, о чем ты дирижируешь. У меня к Илье Александровичу осталось не просто чувство благодарности, а нечто большее. То, кто я есть, — это сделал Мусин.

А еще он мне однажды сказал:

― Юрочка, вы знаете, у вас от бога такие хорошие руки, что вам глупостей нельзя делать! Потому что оркестр сделает их за вами!»

Образование у большинства людей заканчивается получением аттестата или защитой диплома. Кому-то удается защитить диссертацию ― кандидатскую или докторскую. Даже стать академиком.

Однако мало существует профессий, где степень твоей профессиональной подготовки и качество твоего образования и навыков подтверждается конкурсами. И дело не только в специальности ― конкурсы тоже случаются нечасто.

Первый всесоюзный конкурс дирижеров состоялся в 1938 году. Следующий ― спустя три десятка лет!

Вот как вспоминал о нем его участник и лауреат IV премии Юрий Иванович Симонов:

«Поскольку Первый всесоюзный конкурс состоялся в предвоенные годы, второй был организован с особым размахом. Обращает внимание исключительный по продолжительности период, отпущенный на это музыкальное событие: с 26 ноября по 18 декабря 1966 [года], т. е. 23 дня — больше трех недель! Конкурс обслуживали три лучших оркестра страны: Большой симфонический оркестр Всесоюзного радио и телевидения, Государственный симфонический оркестр СССР и Симфонический оркестр Московской филармонии».

Двадцать три члена жюри отметят десять лучших участников этого конкурса. Но что ни говори ― а первая премия бывает только одна…

«Темирканов был особый случай. Дело в том, что это был единственный конкурс, где я не участвовал в жюри. И это помогло Темирканову.

Обычно считают, что если педагог дирижера участвует в жюри, то он как-то влияет на решение выбрать его в качестве лауреата. Но здесь получилось обратное».

― Илья Мусин

«Это был первый конкурс после 38-го года. Туда приехали все главные дирижеры республик ― из Грузии, Армении, из Белоруссии, с Украины ― главные дирижеры и заслуженные артисты. Поэтому нам, студентам, конечно, вообще ничего не светило. Мне кажется ― может быть, я ошибаюсь ― Мусин тоже не очень надеялся, что я далеко куда-нибудь пройду».

Прав Юрий Хатуевич или нет, но, когда Илья Александрович Мусин узнал, что Темирканов допущен к участию во втором туре, ему пришлось немедленно ехать в Москву: не рассчитывая, что дело зайдет так далеко, они не подготовили достаточно объемную программу, разученных произведений было недостаточно для следующих этапов конкурса.

Началась работа «с колес» ― по утрам Илья Александрович шел в номер к Темирканову, где они работали над программой до шести вечера, а в семь уже начинались конкурсные прослушивания.

Сразу после конкурса Юрий Хатуевич поехал на гастроли в США с Кириллом Петровичем Кондрашиным, Давидом Федоровичем Ойстрахом и Симфоническим оркестром Московской филармонии.

Кирилл Кондрашин был и знаменит, и популярен. Кстати, именно под его управлением на третьем туре и гала-концерте Первого Международного конкурса имени Чайковского в 1958 году выступал американский пианист Ван Клиберн.

На Втором Всесоюзном конкурсе дирижеров Кондрашин возглавлял жюри, а на первом ― помните? ― был одним из трех, получивших почетные дипломы.

«Я потом уже узнал, что когда после последнего тура обсуждали в жюри, как распределить премии, то все говорили: “Ах, Темирканов, этот мальчик из Нальчика, да, конечно, конечно симпатичный, но он ведь только что консерваторию окончил, еще никто не знает его!” А Кондрашин сказал в ответ: “Слушайте, а кто знал Мравинского, когда он взял первую премию на Первом конкурсе в 38-м году? Тоже никто”.

И Кондрашин настоял, чтобы первую премию дали мне. Я очень надеюсь, что он оказался прав… На следующий год он пригласил меня поехать в Нью-Йорк, с этого, собственно, началась моя международная карьера. Я молодой был, мало что умел и мало что понимал, как все молодые. Поэтому я не очень волновался. В Америке, в Карнеги-холл, выйти мне, молодому человеку, которого никто не знает, и выступать с великим, гениальным Ойстрахом!»

― Юрий Темирканов

Спустя полвека Юрий Хатуевич скажет о своей профессии так:

«Дирижер стал не только отбивать такт, и перед ним встала не только задача согласованного исполнения сочинений.

Встала задача… я ненавижу это слово, но, видимо, без него не обойтись, ― интерпретации произведения. Почему я не люблю это слово? Потому что интерпретация предполагает, что я беру какой-то материал и делаю из него то, что я хочу, то, как я думаю.

Но, по-моему, задача любого исполнителя, не только дирижера ― совсем не в том, чтобы интерпретировать сочинение, а скорее в том, чтобы создать у публики ощущение, что эта музыка не отрепетирована вчера, позавчера и поза-позавчера, а эта музыка родилась вот сейчас.

И для этого не нужно слишком высоко себя ставить рядом с композитором, нужно сначала как следует понять, что хочет композитор, и потом через своих коллег-музыкантов постараться эти чувства передать публике.

В большинстве случаев публика никогда не ошибается, хотя это очень странно и необъяснимо. В зале сидит девяносто девять и девять десятых процента не-музыкантов. Каждый в отдельности оценить артиста правильно не всегда сможет. Но поразительно, что, когда они собираются все вместе, их провести нельзя никогда. Почему ― этого я не могу объяснить.

Точно также, как и оркестр ― девяносто девять и девять десятых процента музыкантов в именитых оркестрах во всем мире, ― в общем не очень понимают мою профессию. Они скажут: “С этим дирижером удобно играть, он нам не мешает”, или “С этим нам неудобно играть”. Конечно, кто-то может и побольше сказать, всех так уж обижать не нужно. Но, с другой стороны, когда появляется новый дирижер и он идет к своему месту, они практически уже знают, хороший он дирижер или нет. По первому взмаху они вам скажут, что будет дальше.

Как это объяснить?»

Вот какой эпизод, относящийся к тому периоду, когда Темирканов уже стал победителем конкурса, вспомнила Ирина Евгеньевна Тайманова:

«Великий дирижер Евгений Мравинский, который был недосягаемым божеством для всех музыкантов, видел, как огромными шагами, прямо как пушкинский князь Гвидон, растет талантливый мальчик Юра Темирканов. Я была свидетелем напряженного диалога. Я сидела в консерватории на окне в коридоре, рядом стоял Юра Темирканов, и вдруг появился высоченный Мравинский, еще и в высокой меховой шапке, которая увеличивала его рост еще на голову, сказал, величественно сняв ее:

― Молодой человек! Я должен вас предупредить. В моей семье живут долго! Очень долго!»

А вот что вспоминает и сам Юрий Хатуевич:

«Я как-то сказал своим друзьям: “Вот ведь горе тому, кто возглавит после Мравинского его оркестр! Играют давно уже фальшиво, вразнобой, скучно, а публика ничего не замечает: как же, сам Мравинский перед ней. А как только придет в оркестр кто-нибудь другой, сразу все заметят и запоют: раньше-то, при Мравинском...”

Мог ли я вообразить, что этим человеком однажды стану я сам?!»

Отношения этих двух мастеров никогда не были простыми. Скульптор Гавриил Давидович Гликман приводит в своих воспоминаниях такой случай, который произойдет позже, когда Темирканов начнет работать со вторым оркестром филармонии, а несколько раз продирижирует и первым:

«Его конфликт с Юрием Темиркановым был вызван не только тем, что Мравинский не терпел рядом с собой людей ярких и талантливых. (По его собственному признанию, они вызывали у него “сальеризм”.) Конфликт имел и другую причину. Уж очень разные индивидуальности были у этих дирижеров.

Он как-то спросил меня: “Скажите, как по-вашему, — почему концерты Темирканова проходят с полными аншлагами в Ленинграде, в Москве и за границей?” И рассказал об эпизоде, который недавно произошел. На репетиции его оркестра то ли музыканты плохо играли, то ли Мравинский был не в духе, но он, прервав репетицию, сказал оркестрантам: “Вот я уйду из филармонии, и на моем месте будет любимый вами Чингисхан”. Конечно, Темирканову это сразу передали, и у дирижеров возникли натянутые отношения…»

― Гавриил Гликман. Маэстро Мравинский. «Звезда», 2003, № 5

То, что нам, людям, не принадлежащим к миру музыки, кажется конфликтом ― в данном случае все же стоит понимать иначе. Конечно, и эмоции порою перехлестывают через край, и ревность гложет великих людей, ведь они сперва люди, а потом великие. Все это так.

Но «конфликт» в этом случае ― конфликт в античном, трагическом смысле. Не набивший оскомину советский «конфликт между чувством и долгом», и не скандал на коммунальной кухне, хотя многим хотелось бы перевести его именно в такую привычную форму.

Это вечный конфликт: между разницей эстетических концепций, между эпохами, между опытом и молодостью. Один из участников такого конфликта может потерпеть поражение, и даже не раз, и победа ему не гарантирована. Но второй ― никогда не сможет победить.

Не будем забывать о том, что Мравинский, с его непререкаемым главенством в филармонии, символично пришедший на свой пост в 1938 году, был частью страшной эпохи. И он, и его коллеги ждали ареста почти каждую ночь. Он был идеальным диктатором с безупречным вкусом, но время изменилось. Самый безупречный вкус перестал быть оправданием диктатуре. Оттого и оркестр уже не подчинялся великому Евгению Мравинскому так, как раньше, ― и это становилось очевиднее с каждым днем.

Оба исполнителя гениальны ― но один неизбежно должен был уйти, а второй ― всего вероятнее, его заменить.

Но все же оба участника этого конфликта ― великие и достойные люди. Об этом нужно вспоминать каждый раз, когда кто-то пытается перенести движущий сюжет жизни конфликт из сферы искусства в душную атмосферу коммунальной квартиры.

Дирижер вряд ли может считать себя полноценным профессионалом, если он не работал в театре.

Следующей остановкой на пути Юрия Хатуевича будет Малый оперный, ныне ― Михайловский, театр. Формирование из выпускника консерватории, пусть и лауреата, действующего и уважаемого во всем мире дирижера музыкального театра, режиссера, большого театрального деятеля ― это очень важная часть его биографии.

Поэтому, с некоторым нарушением хронологической последовательности, мы проследим театральную историю Юрия Хатуевича. Нас ждет встреча со многими удивительными людьми, рассказ о том, как Темирканов защищал классическую оперу и балет от дурного вкуса и неуместного вмешательства. Вас ждет рассказ пианиста Алексея Гориболя о знаменательном случае с Юрием Хатуевичем в Большом театре ― и о том, как московским музыкантам все-таки удалось устроить ему не состоявшуюся с первого раза двадцатиминутную овацию. А пока…

«Иногда ко мне приходят знакомые режиссеры и удивляют меня до самой глубины души. Приходит такой приятель ко мне после спектакля и говорит: “Хатуич! Давай-ка мы с тобой возьмем и поставим “Кармен”! Нужно срочно этим заняться, получится отлично!” ― “А в чем срочность и почему отлично?” ― “ Да я тут думал, думал над ней ― и могу тебе сказать: у меня есть решение!”

Никогда не понимаю, что в таких случаях говорить… Ну скажи мне, дорогой, ты уверен, что, когда Бизе писал “Кармен”, у него уже не было решения? Что он только на то и наделся, что ты посидишь, наморщишь лоб и однажды вдруг его выдумаешь? Или ты с ним по телефону поговорил, и он тебе свое рассказал? Или твое одобрил?

Как вообще такое людям приходит в голову?»

― Юрий Темирканов